ВИРТУАЛЬНОСТЬ СНА

Насколько бы все было гораздо проще, если бы после смерти мы действительно умирали. Думать так о замысле мироздания значило бы считать Бога простофилей, или того хуже, лишенным воображения. Бог не только не играет в кости, но ему также претят игры в "воздаяние после смерти", "последовательного воплощения" или "неисповедимость Его пути". Я уже однажды высказывал эту мысль: приписывать Богу свое примитивное понимание реальности значит служить не его замыслу, а своему, человеческому, слишком человеческому.

Здесь мы исследуем только один аргумент, зато какой... Он дан всякому, непосредственно и ежедневно, точнее еженощно. Это - сон, вернее, удачные до сего времени попытки его истолкования. О сне писали многие - от Платона и Аристотеля до Ницше и Шопенгауэра, от Фрейда и Юнга до Кастанеды и Борхеса. Все последующие попытки истолкования сна тоже будут более или менее удачными, но здесь я буду настаивать на том, что само истолкование сна не является адекватным способом бытия в реальности сна или скажем так: не позволяют никак соотнести сон и бытие.

Ницше считал сон отдохновением от жестокой ясности яви, а бессмертие - чем-то вроде устрашающей ясности бессонницы. Последовательно развивая его мысль, мы наталкиваемся на определение сна служебной частью яви, чем-то вроде тени, чтобы ярче видеть свет, или же ежесуточным напоминанием о непрерывности сознания во сне, который подобен умиранию. Так смутность сна становится исподволь эпизодическим присутствием смерти при жизни. Это позволяет ясности яви становится ясностью, оттеняясь смутностью сна, и самой ясной яви вступать со смутностью сна, намекающей на смерть, в некоторое экзистенциальное отношение, ведущее прямиком к постановке вопроса о смысле жизни.

Следующая, столь же мощная, мысль Шопенгауэра о том, что история суть скучный и бессвязный сон человечества. Если додумать ее дальше, то мы адресуемся к истории как социальному времени событий, для которого различие самого времени изъято. У истории нет ни прошлого, ни будущего, история всегда в настоящем, и потому события, запечатленные кем-то из очевидцев, точно также туманны, как утром вспоминаемый сон. Интерпретация сна наяву суть точно такая же интерпретация исторических событий в настоящем - это доказуемо, но не верифицируемо. Таким образом, мы прорываемся к еще одному пониманию смутности: смутность это восприятие вневременной реальности в реальности, где время одно из измерений. Смутность - восприятие вневременного во времени.

У Шопенгауэра множество метафор в этом направлении. Вот еще одна: жизнь и сны - страницы одной книги, читать их по порядку - значит жить, листать как попало, значит мечтать. Кроме того, в этой метафорической позиции (более богатой смыслом, но нам важен лишь сон) делается способ произвести распределение среды анализа на явь и сон за счет введения структуры как образующего принципа. Выстраивать явь и сон по порядку, заданному естественным ходом жизни, значит находится в яви, а комбинировать их же произвольно, значит мечтать. Отсюда, мечтания - нечто вроде сна наяву, сна с открытыми глазами, когда ничего не видят и не слышат, а лишь мечтают.

Борхес пересказывает знаменитый метафизический сон Чан-цзы. Примерно двадцать четыре века тому назад этому писателю приснилось, что он мотылек, и, пробудившись, он не знал, то ли он человек, которому приснилось, что он мотылек, то ли он мотылек, которому снится, что он человек. Принципиальная похожесть сна и яви тем более сильная, чем явственнее сон. Это стирает грань между реальностями сна и яви, и безусловно приводит к мысли о необходимости не их взаимного друг в друге истолковании (сна в яви или яви во сне), а, наоборот, к необходимости предположения такой реальности, где бы это было неважно, где бы сон и явь представляли лишь различные процессы самой реальности.

Именно Борхес, выуживая по крупицам и затем ворохом рассыпая все богатство концептуальных метафор о сне, приводит нас к мысли о невозможности достаточно адекватно интерпретировать сон в метафоре. Главный недостаток метафорического типа анализа относительно сна - метафора всецело происходит из яви. В метафоре ничего нет из сна: ничего такого, что могло бы как-то согласить сон с явью, придать похожесть яви сну. Сон - непохож на явь ни мутным взглядом сквозь стекло, ни мечтой с открытыми глазами, ни опьянением, ничем... Сон - даже не возможный мир, где возможность есть лишь случайно встречающиеся комбинации явных атрибутов. Сон же соткан из других, неявных атрибутов. Сон - не возможный мир, а виртуальная реальность.

Первые попытки системно придать научность сну, истолковав его в яви, связаны с именем Фрейда. Фрейд предпринял истолкование сна в понятийном типе анализа, создав психоанализ. Истолкование сна в яви на основании индивидуального чувственного бессознательного опыта по сей день вызывает неоднозначное отношение. Юнг запутывает дело еще более основательно. Как только он ставит вопрос о том, что сон - не индивидуальный, а коллективный бессознательный опыт, так неизбежно возникает вопрос об обобщенной реальности вообще. И именно из этого движения мысли Юнг приходит о синхронистичности смысла и времени, о том, что сон - принадлежность особому смысловому полю, информационному полю, что сознание лишь синхронизирует во времени бессмысленность сна и осмысленность яви, бессвязность сна и структурированность яви.

Достойны упоминания и некоторые экзотические практики. Например, устранение беспокойства о себе, упорядочение сна, обнаружение лазутчиков во сне, служащие для обретения ясности сна во сне и тем самым приобретения инструментов прояснения сна (Кастанеда) - все это и есть последнее слово толкователей сновидений. Однако здесь мы оказываемся на пороге выбора: увязнуть во сне или остаться в яви. Серединный путь буддизма в этой концепции не может быть концептуально освоен из-за отсутствия реферетного соотношения сон-явь; из-за того, что распределение их как сред анализа должно проходить в самой яви, а не между сном и явью. Однако принципиальному пересмотру науки-толкования-представления яви сопротивляется не только наука, но и здравый смысл. Здравый смысл - самый серьезный и коренной архетип культуры, с которым труднее всего иметь дело, когда речь идет не о перетолковании, а о об изъятии истолкования как представления в культуре, представления из дазайн, (представления нашего ближайшего), структурирования в любой доступной области реальности.

Кастанеда - приспособленный к западному мышлению вариант буддизма. И в этом смысле буддистские практики медитации есть прямое и недвусмысленное развитие оперирования реальностью сна без всяких попыток истолкования сна в яви. Буддизм честно объявляет явь не имеющей реальности, и сохраняет право реальности лишь за сном, в то время как Кастанеда заигрывает с явью, расставляет множество уловок и объяснений сна для яви.

Наконец, согласимся с Налимовым, что сон - первичный опыт медитации, а отсюда мы прямиком переходим к буддизму, считающим явь нереальной, а сон - единственным способом прорыва к подлинной реальности. Тем не менее, именно в тот момент, когда мы начинаем употреблять ценностные ориентиры "подлинности", мы неизбежно приходим к смыслу сна, к смыслообразующему содержанию реальности вообще. То есть мы подходим к самому основанию.

Сатпрем, осуществив истолкование взглядов Шри Ауробиндо, указывает на то, что нет никакого разделения на сон и бодрствование, жизнь и смерть: разделение возникает лишь в результате недостаточности сознания. Существует бесконечная лестница взаимно пересекающихся и существующих одновременно реальностей, к восприятию которых сон открывает естественное окно.

Общий подход различных авторов, живших в разное время, и истолковывающих сон в разных концепциях: сон и явь различны, мы можем явь истолковать как сон, либо же сон как явь, и приписать этому истолкованию определенный явный смысл. То новое, которое предлагает Кастанеда, - истолковать сон как сон, и обеспечить средства для преодоления смутности сна, обретения ясности для оперирования во сне при помощи сознания, не столь уж новое и весьма ограниченно концептуально. Главная проблема, возникающая при этом - сон, даже после такого истолкования, не становится явным, а сновидения не превращаются в феномены. Здесь нужен принципиально иной подход, в духе Сатпрема и Шри Ауробиндо, - подвергнуть правомерность самого истолкования относительно сна. Ко сну должны быть применены совершенно иные инструменты описания, необычно усовершенствованные: минус время, минус последовательность (минус структура, а значит дискурс), минус ясность (а значит феноменология как таковая).

Гораздо лучше для описания сна подходят философии Канта и Гуссерля, метафоры Шопенгауэра и Борхеса, концепция Юнга и Сатпрема (Шри Ауробиндо), практика буддизма. Однако здесь есть ряд трудностей. Сказать "феноменология сна" значит произнести нелепость. Сон не явь, наяву он дан смутно. И эта его смутность все время повелевала мыслителям рассматривать феноменологию смутности, истолковывая ее в явном мире. В то время, как любое описание допустимо там, где проявляет себя ясность. Чтобы обрести ясность, мы должны стать по ту сторону сна, но именно в этом переходе феноменологический подход становится проблематичным.

Проблема возникает не в том, что мы не можем точно припомнить событие сна, и вынуждены довольствоваться опять же смутными воспоминаниями. Проблема возникает в том, что даже если мы обеспечим необходимую ясность памяти, сами инструменты описания остаются изобретенными и испытанными нами исключительно в мире явлений, мире плотном и феноменологическом, в мире, который по Канту возможен через разграничение на феномены и ноумены.

И это первый шаг к пониманию проблемы - переход ко сну начинается с преодоления разграничения на феномены и ноумены. Но именно это подрывает само основание всякого понятийного анализа. Второй шаг к пониманию проблемы - переход ко сну начинается с перехода во внутренний мир сознания, которое теряет свою ясность яви, а значит и рефлексию как таковую, то есть происходит потеря предметности. Третий шаг к пониманию проблемы - переход ко сну начинается с выпадения из асимметричного потока сознания-времени, с избавления от интенциональности сознания, с приведения его к неспособности не просто фиксировать и распределять (то есть удерживать структуры), но к неспособности сознания вообще направлять себя на предмет или просто удерживать направление. Бессознательное есть потерявшее интенциональность сознание. Четвертый шаг связан с потерей ближайшего в том смысле, что теряется владение памятью: не человек властвует памятью, как в яви, а память в человеке - снит произвольно, отрывочно и неструктурированно.

Наконец, пятый, связанный с четвертым, шаг - переход ко сну начинается со вступления в иначе допускаемую реальность - виртуальную реальность, не реферирующую с актуальной реальностью никак иначе, нежели внутри самой себя. Точно также, как явная (после пробуждения) память о сне смутная, сама память о яви во сне (в течение сна) тоже смутная. Их взаимная смутность, непроницаемость есть достигаемость иного без его явного истолкования. Отсутствие референции виртуальной реальности сна к актуальной реальности яви значит не только отсутствие инструментов феноменологического, дазайн-истолкования, но и связанной с этим способности соотнесения, то есть речь идет о потере способности связно и последовательно структурировать. Смутность сна состоит не в смутности припоминания сна после пробуждения, а именно в самой этой смутности сна. И главный, самый фундаментальный аспект этой смутности - неспособность сознания к истолкованию бессознательного. Истолкование выставляется за пределы сна - в явь.

Метафорический и понятийный типы анализа вообще не способны к адекватной интерпретации сна. Самые продвинутые типы анализа последнего времени способны к истолкованию сновидений или сна, но они не ведут к пониманию сна на уровне реальности, к допустимости технологичного оперирования этой реальностью. Эти продвинуты типы анализа изобретают новые способы и инструменты анализа, но не изменяют сам способ анализа, основание которого находится в истолковании, в отражении, в рефлексии. Феноменологический анализ затруднен неинтенциональностью сна, дазайн-анализ затруднен неочевидностью и смутностью сна (а значит тем, что сон не принадлежит экзистенции, он изъят из ближайшего), структурный анализ затруднен непоследовательностью сна, отсутствием цепких структур, опираясь на которые можно было бы проводить этот анализ, и соответственно, по той же причине все типы анализа затруднены неспособностью представлять сон в сказе языка.

Попытки возражать этому на почве классических аргументов, что, дескать, во снах можно обнаружить длительность некоторого события или некоторую последовательность событий, построены не на сне, а на истолковании сна при пробуждении, когда сон истолковывается иногда сознательно, иногда бессознательно. Поэтому подлинность задачи понимания сна лежит не в его истолковании через феноменологический, дазайн- или структурный анализ, которые представляют собой явные инструменты, изобретенные и опробованные в реальности яви. Подлинное понимание сна допустимо через воображение, а не истолкование, через изобретение таких продвинутых инструментов анализа, где бы эпизодическая смутность и неочевидность могла бы связно моделироваться даже на уровне отдельных атрибутивных связей и пониматься вне толкования с опорой на реальность яви.

Именно в этом моменте можно обнаружить фундаментальное расхождение с понятийным психоанализом фрейдовского или неофрейдистского толка - из настоящего изложения следует, что сон, как и бессознательное, непредметны, и, более того, неинтенциональны. Сон - выпадение из потока сознания-времени. "Синхронистичность" Юнга - первая попытка увязать время и смысл (психофизическую и психическую реальность), показать наличие смыслового поля, имеющего некаузальную природу, лишь концептуально учреждает это направление мысли, но не дает все же ему ход по сути, так как остается в пределах истолкования.

Сон - неистолковываемая виртуальная реальность с принципиально иными законами, то есть виртуальная реальность, требующая принципиально иных инструментов описания. Сон подлежит не истолкованию, даже не концептуальному истолкованию (как это делает Юнг), а реальному описанию, тем более точному, чем далее от привычной актуальной реальности находятся инструменты самого описания. Для виртуальной реальности вместо связного и последовательного истолкования существует эпизодичная объектно-атрибутивная референция к релевантной актуальной реальности. Юнговская синхронистичность должна быть исследована с точки зрения своей инструментальной и содержательной технологии.

То, что остается для описания, это эпизодичные объектно-атрибутивные связи и схватываемые в целом подобия, выражающие самое релевантность. Однако эти связи и подобия выделяются в таковые и интенционально соотносятся лишь после пробуждения, но не во сне. Таким образом, на месте интенциональной яви во сне мы обнаруживаем смутность объектно-атрибутивных аспектов, произвольно выстроенных через связи на уровне атрибутивных зависимостей или же через подобия на уровне целостности. Описанию становятся доступны аспекты приснившихся феноменов и ноуменов в их причудливом переплетении. Имена могут накладываться на события, концептуальные единства на объектные множества, слова на вещи, метафоры на происшествия, а события, явно разделенные во времени, могут сплетаться в едином эпизоде сна. Изъятая интенциональность порождает и известный метаморфизм сна: часть оказывается больше целого, далекие друг от друга вещи превращаются друг в друга, а непохожие предметы начинают обнаруживать эмоционально окрашенное сходство.

Описать сон значит отойти от яви, отойти ко сну, обнаружить смысл по ту сторону времени и пространства, смысл не иной реальности, а расширенно и иначе описанной той же самой реальности. Отсюда сон - вовсе не дверь в иную реальность, но попытка иного восприятия той же реальности без времени, без жестко заданной и незыблемой предметной структуры, без интенциональности в самом восприятии, без метафорически-языкового ближайшего в сказе языка; это произвольное восприятие связей и подобий, восприятие виртуальной реальности. И это восприятие основывается не на рефлексии (отражении), а на воображении. Имагинативная природа виртуального анализа, только кажущаяся неточной на первый взгляд, оказывается на самом деле более фундаментальной и способной к моделированию на уровне базовых полевых характеристик реальности. Произвольность воображения не приводит к неточности, просто сама точность перестает нести определение предметности, интенциональной ясности, дазайн-истолкования из ближайшего в сказе языка, или же соотнесения разноуровневых структур реальности. Точность становится актуально-виртуальным моделированием, где в расчет принимаются и само пространство-время, и сами разноуровневые структуры реальности.

Более сложным аспектом проблемы сна является отсутствие у сна явного смысла. Приписывать сну явный смысл значило бы только то, что мы придаем смысл сну в яви, в его явленности. Между тем, как единственно допустимый смысл сна не лежит даже в области самого сна. Смысл сна лежит в самой реальности, для которой все времена всегда сейчас, все пространства здесь, вся информация непосредственно доступна. Понять это явно и очевидно означает воспринять существование пророческих снов. Представьте себе, что смерть не метафора сна или, наоборот, сон не метафора смерти, а тождество (синхронность) в самом прямом пространственном и временном смысле. В реальности, где изъято время, будущая смерть и периодическое во время жизни кратковременное умирание в сон, есть одна и та же реальность, только вне времени и пространства.

Таким образом, в описании сна нужно поступать иначе, нежели Кастанеда, и идти дальше, нежели Юнг: не прояснять сам сон, а прояснять явь, которая оказывается способна описать некоторую явную виртуальную реальность вне сна, чтобы затем понять и сам сон. Если до настоящего времени главным и магистральным направлением философствования было истолкование (феноменологическое, дазайн-истолкование или же структурное), то следующий шаг состоит в описании при помощи моделирования на уровне самих всеобщих характеристик существования: времени, пространства, структурной разноуровневости (объект, атрибут, атрибут атрибута и т.д.) Это описание является оперированием полевыми характеристиками: направление (интенциональность), связь (референция), подобие (релевантность), при котором отсутствие любой из них (скажем, интенциональности) не ведет к потере ясности, не ведет к смутности, но просто изменяет характер модели.

Виртуальный анализ анализирует само истолкование через воображение, разбивая его на составные части и последовательные этапы: уподобление (релевантность), связь (референтность), соотнесение по направлению (интенциональность), отслеживание целого и частей, объектов и их атрибутов, различение атрибутов объектов и атрибутов атрибутов объектов, направленное соотнесение виртуальных объектов (с их атрибутами) с релевантными объектами (с их атрибутами) на уровне объектов или атрибутов или атрибутов атрибутов. Обратите внимание, что это описание на самом деле сложно не тем, что оно заумно, а тем, что оно сложенно. Сложность как сложенность и есть отличительной чертой виртуального анализа. При виртуальном анализе нужно напрягать не способность представления (в мышлении, языке, разных смысловых структурах), а способность воображения и произвольного комбинирования в различных средах анализа базовых характеристик реальности. Именно этим виртуальный анализ отличается от феноменологического, дазайн- или структурного анализа. И именно этот анализ обнаруживает сон как первичный опыт виртуальности сознания.

Таким образом, сон оказывается не просто фундаментальнейшим основанием для постижения реальности, идущим от смутности к ясности, от базового описания к истолкованию, но также и таким первичным опытом воображения, который переворачивает все наше представление о соотносимости самих структур реальности. Сон предлагает совершенно произвольное соотнесение всех и всяческих структур реальности, совершенно не заботясь об их актуальной референции или даже релевантности, о их предметности, интенциональности или структурированности. Сон позволяет сознанию обнаружить его самую глубинную природу - способность к виртуализиции, то есть способность свободно комбинировать феноменологические и номенологические аспекты реальности через единую актуально-виртуальную модель, соотносить в этой модели актуальную реальность с виртуальной и устанавливать тем самым содержание, истину, модальность и т.п.

Рассмотреть сон в качестве не только виртуальной реальности, но и в качестве продвинутой технологии актуализированной реальности значит возвратить сон в смыслообразующую культуру интерпретаций самой реальности, значит возвратить сну экзистенциальное содержание, всерьез не рассматриваемое ни Хайдеггером, ни после него. Быть во сне есть собственно быть ни чуть не менее реально, нежели быть в яви, явствовать. Эта обратная сторона нашего ближайшего, нашей культуры и первичного виртуального опыта вынуждает обратить свой взгляд и самым пристальным образом заняться исследованием виртуальной реальности.

Сергей Дацюк