ТРАНСГРЕССИЯ В ВИРТУАЛЬНОСТЬ
"Трансгрессия - это жест, который обращен на предел; там, на тончайшем изломе линии, мелькает отблеск ее прохождения, возможно, также вся тональность ее траектории, даже сам ее исток. Возможно даже, что та черта, которую она пересекает, образует все ее пространство..." с.117 (Все цитаты по изданию Фуко М. О трансгрессии. В книге "Танатография эроса". С.-П., 1994, с.111-133)
Исключительно пространственное понимание трансгрессии не допускает ее текучести и непрерывности во времени. Трансгрессия есть непрерывный процесс возобновления преодоленного предела. А значит ей не достает времени происходящего и длительности происходящего, которая сразу же поставит все на место и "расположит все во времени" относительно опыта анализа, то есть сделает содержание трансгрессии текучим, подвижным.
"Ни одно диалектическое движение, никакой анализ конституирования смысла и его трансцендентальной почвы не могут помочь нам помыслить такой опыт или доступ к нему..." с.120
Гегель здесь действительно не поможет, и Гуссерль со своим интенциональным конституированием смысла будет не вполне корректен. Но если первый абсолютно неприменим, то второй не вполне корректен по одной и той же причине. Трансгрессия - движение не рефлексивной, а феноменологически чувствуемой мысли. То есть распространив феноменологию на интенциональный смысл эротизма как чувственного движения мысли (как особого потока сознания собственного тела), мы вполне можем конституировать смысл трансгрессии из конституирования акта положения предела и акта преодоления этого предела. Таким образом, нам необходимо преодолеть исключительно рациональное понимание трансгрессии до включения в нее чувственного содержания, с одной стороны. С другой же стороны, необходимо сами эти чувства конституировать с точки зрения их текучести, утрачивания и возобновления в новом движении чувственности за свои же пределы; то есть пойти гораздо далее Пруста не в смысле такого углубления в каждое отдельное проявление чувственности, но в смысле конституирования направленности потока чувств из отдельных его проявлений.
В каком, однако смысле может быть рассмотрено это положение и преодоление. Во всяком случае, не как религиозный запрет и не в связи со смертью Бога. Со смертью Бога связано лишь появление самой сексуальности в культуре. Умирание Бога у де Сада неизбежно связывает эротизм чувственности с запретами от Бога. Но что делать тогда, когда Бог умер давно? Пойти дальше...
"Может быть, возникновение сексуальности в нашей культуре является событием со многими значениями: оно связано со смертью Бога и с этой онтологической пустотой, которую та оставила на рубежах нашей мысли; оно связано также еще с глухим и нетвердым появлением такой формы мысли, в которой вопрошание предела встает на место поиска тотальности, в которой жест трансгрессии заменяет ход противоречий..." с.130
Что же предлагается на место Бога как источника таких пределов для трансгрессии?
"Может быть мимолетная игра предела и трансгрессии будет ныне основным испытанием той мысли о "начале", на которую обрек нас Ницше с первых слов своего творчества, - мысли, которая станет в одном и том же движении и Критикой, и Онтологией, мысли, которая помыслит конечность и бытие." с.120
Что же является таким движением, сливающим проблему Канта и Хайдеггера воедино?
"Сексуальность может играть решающую роль в нашей культуре лишь тогда, когда она говорит, и лишь постольку, поскольку она говорит. Вот почти уже два века не язык эротизируется: наоборот, сексуальность со времен Сада и смерти Бога поглощается языком, денатурализируется им, ставится им на место той пустоты, где он учреждает свою суверенность и где непрестанно он устанавливает Законом те пределы, которые преодолевает в трансгрессии." с. 130
Язык оказывается местом появления сексуальности в культуре. Таким образом, на место власти Бога, полагающего предел для трансгрессии, ставится власть Языка, полагающая и преодолевающая предел трансгрессия, которая сама уже и принадлежит этому языку. В русской культуре это может быть рассмотрено в связи с двуединым значением особого слоя языка - мата: в качестве циники и приапеи. Мат есть естественное вытеснение эротизма в эзотерическую сферу языка в связи с принятием христианства в качестве официальной идеологии. Циника есть уценяющее значение мата как отношение к чему-то непристойному, используемому в качестве грубого удовлетворения страстей, но в значении уценивания ценностей официальной идеологии. Приапея есть чувственное содержание мата как эротизм запретного и огрубленного выражения страсти. Мат - выражение языковой трансгрессии в русской культуре.
Этот язык можно понимать в расширенном смысле - как аудиально-вербальный, так и визуально-порнографический язык. Обычно мысль останавливается на монотонности первого или второго. Но следуя мысли Барта: если вы обнаруживаете здесь монотонность, то не на то смотрите. В порнографии нет монотонности, точно так же, как нет монотонности в роке или музыке рэп. Если вы ее находите, то вы слышите не музыку, а шум. Сама музыка требует подготовленного уха, как и музыка эротизма порнографии. А что же после власти Языка?
"Предел и трансгрессия обязаны друг другу плотностью своего бытия: не существует предела, через который абсолютно невозможно переступить; с другой стороны, тщетной будет всякая трансгрессия иллюзорного или призрачного предела." с.117
А что если иллюзорный и призрачный предел и есть тот предел, который полагается и преодолевается тем, что Хайдеггер называл осмысляющим раздумьем, но уже вне власти Языка, принадлежа всецело не просто мысли, но мысли иллюзорной и призрачной, мысли виртуальной?
Тем самым мы улавливаем еще один громадный слой содержания трансгрессии как власти Бога или языка - внешность запрета по отношению к чувственному содержанию эротизма. Виртуальный секс впервые переводит это ограничение в содержание самого эротизма. Сознательно полагаемое в чувственность ограничение есть внутренняя трансгрессия эротизма, стоящая всецело во власти самого эротизма, более не связанного ни с властью Бога, ни с властью языка.
И дело вовсе не в сексуальных играх, которые могут создавать своими правилами определенные запреты, преодолеваемые ходом самой игры в качестве выхождения за ее пределы в пределы иной игры. Здесь вопрос ставится еще шире, о прорыве к целой реальности эротизма, вовлекающей в свою сферу неигровые ситуации, которые полагаются как единая реальность, как такое сочетание реальной жизни с игрой, где границы теряют свои очертания. Трансгрессия, мыслимая в этом смысле, и есть трансгрессия в виртуальную реальность.
Сергей Дацюк
Проект "Культурные провокации"