БЫТИЕ ПРИЧАСТНЫМ

Если долго стоять на развилке, оказываешься на обочине. Ведь после третьего звонка обычно случается то, о чем предупреждают предыдущие два, если их, конечно, слышат. Суть третьего звонка состоит именно в этом: вы должны знать, что были предыдущие два, и что после третьего произойдет то, о чем они и предупреждали.

Больше всего в истории меня интересовала эта проблема: распознать событие задолго до его приближения. И гораздо большая проблема: распознав событие, как поступить самому - попробовать предотвратить его, или, смирившись с его неизбежностью, убивать время до его наступления. Ведь средств к предотвращению при всем могуществе современных технологий воздействия на социальные процессы удивительно мало. Более того, именно история открыла то, что нечто случается не потому, что его прихода не видят, не потому что утрачивают бдительность, а именно, потому что его приветствуют, его делают, создают, приближают, так как считают его само собой разумеющимся. Нечто аморальное случается не вопреки морали, а уже после того, как мораль умирает.

Рим: латины и эллины

Если говорить о параллелях, соответствующих историческому развитию двух народов - Украины и России, то это, безусловно, история Рима, изложенная Теодором Моммзеном. Эллины и латины - две крупные нации средиземноморья. Речь не идет о более глубоких параллелях, нежели в одном, весьма существенном, отношении.

"Эллины всегда приносили общее в жертву частному, нацией жертвовали для общин, а общинами - для отдельных лиц... У италийцев, особенно у римлян, наоборот: перед сильно развившейся идеей государства роды совершенно не сохранили своего значения, но в полной степени сохранили его по отношению к отдельным лицам. Это выразилось, между прочим, и в том, что у римлян родовое имя осталось главным, наиболее употребительным, и рядом с ним личные имена имели мало значения, были очень малочисленны и просты, иногда и вовсе не употреблялись в общежитии. У эллинов же, наоборот, личные имена пышны, громки, разнообразны, а родовые рано вышли из употребления. В отношении к рабам римляне сурово проводили принцип их бесправия, а греки рано внесли в рабство смягчения..."1

Я умышленно выделяю именно эту черту не для проведения обильных сравнений, ибо иные стороны оказываются не столь уж подобны - скажем, в вопросе религии. Но именно эта сторона, на мой взгляд, да, по существу, и на взгляд самого Моммзена, оказала наиболее существенное влияние на развитие Рима и на его упадок, столь красочно и довольно точно изображенный в фильме Энтони Манна "Падение Римской империи".

Приведем характеристику иной работы - Н.И.Костомарова "Две русские народности"2. Отличительными чертами "великороссов", по его мнению, являются "перевес общинности", стремление к единовластию и государству, тогда как теми же чертами "южноруссов" есть "перевес личной свободы" и стремление к федерализму. Один народ всегда стремился к государству, другой - к духовности и духу свободы.

Подобно тому, как в развитии поселений средиземноморья наступает этап довольно высокого уровня жизни, степени сложности экономических отношений и военного дела, первыми к государственности оказываются готовы именно латины, которые подчиняют более численных эллинов; точно так же, развитие поселений севера и юга России, более воинственный характер и стремление к государству северян позволяет им подчинить независимых южан, имеющих более развитую культуру и более высокий уровень экономических отношений.

Падение Рима началось сразу же после собственно объединения Италии до покорения Карфагена и греческих государств. Проблема этого падения состояла в неспособности многократных попыток предоставить римскому государству адекватную форму государственного правления. Сквозное влияние оказывала тенденция оптиматов - преимущество в государстве должны иметь люди знатного происхождения и лучшие по своему экономическому положению, - и тенденция популяров - вся власть должна принадлежать народу. Хотя сами эти партии не имели вождей и были довольно бездарны в своей борьбе.

Мелкие собственники-землевладельцы разорялись и превращались в рабов. Тяжкий подневольный труд рабов во всех сферах - в ремесле, финансах, ведении обширных предприятий и обучении детей господ утрачивал свою эффективность и мотивацию.

Реформы пытались проводить Сципион, Тиберий Гракх, Гай Гракх, Марий, Друз, Луций Цезарь, Сульпиций, Сулла и Помпей на протяжении около 80 лет. Парламент римский, Сенат, по своей социальной организации легче всего оказывался в руках олигархии, правящей наследственной знати, которая была очень долго не в состоянии справиться с возлагаемыми на нее обязанностями - обеспечить законы, порождающие равную мотивацию к труду и управлению Римом, единственное условие развития любого государства.

Реформы, производимые этими людьми, являли собой светлые попытки возобновления развития Рима, оттенявшие "ту пропасть, к которой аристократия привела государство, и теперь сенатское правительство с трепетом перед опасностью, с ненавистью к своим врагам стояло у этой пропасти, судорожно цепляясь за отживший, негодный порядок. Трудно представить себе собрание людей более ничтожных, мелких и бесцветных, чем те, кто заседал теперь в сенате, бездарность была словно обязательна для того, чтобы занять видное положение. Правительство этого периода представляет собой идеал дурного правительства..."3

Цезарь во многом благодаря именно личным способностям сумел вырвать из рук этого загнивающего механизма власть. "Он слил в одно народность, создавшую государство, но не имевшую культуры, с народностью, которая имела высшую культуру, но не имела государства..."4

"Над греко-латинским миром опускалась историческая ночь, и отвратить ее было не в силах человеческих, но Цезарь дал все-таки измученным народам доживать вечер своего развития в сносных условиях..."5

Цезарь и Брут: два отношения к морали

Здесь предварительно мы должны выяснить вопрос о разнице в понимании морали и нравственности. Эта разница не признана до сих пор повсеместно, и множество словарей ее отрицают. Впрочем, нас интересует не различие звучаний этих слов, а повеление различий их тезаурусов. Мораль (общий смысл, ценность некоторой вещи или поступка самих по себе), нравственность (социальный смысл поступка, этическая оценка определенной социальной ниши, наличие закрепленных ценностей этой ниши - нравов).

Мораль - неинституализированная сфера общественного сознания, интерпретирующая поведение индивида и самого индивида с точки зрения наивысших ценностей, вырабатываемых этим обществом философией. Ее вопрос: "как быть достойно?" Рассмотрение этого происходит именно в области философии для всякой эпохи. В виде системы идей и концепций с каким-либо системообразующим принципом эти интерпретации существуют уже как этика.

Нравственность - институализированная и стратифицированная форма морали, которая регулирует всякий поступок и всякую жизнь индивида в обществе через систему ценностей (нравы) его социальной среды (класса, группы, коллектива). Ее вопрос: "как жить в обществе достойно". Их критерии тоже различны:

Область ценностей Область личных человеческих отношений Область отношений собственности
Мораль Добро и зло Справедливость и несправедливость
Нравственность Приемлемость (приличие) и неприемлемость (неприличие) Благополучие и неблагополучие

Таким образом, мораль ставит вопрос о смысле человека вообще, о смысле его свободы вообще, нравственность же ставит вопрос о смысле человека в обществе, и ограничивает его свободу нахождением в обществе. В первом приближении, можно сказать, что мораль повелевает ответствовать, что Я есть сообразно тому, что Я - делать должен; нравственность же полагает, что Я есть сообразно тому, что Я в обществе, делать не должен. Мораль есть некоторое содержание, которое должно быть выяснено каждый раз само по себе из известных условий в качестве их всесторонней интерпретации (подобно значению выражения "мораль басни"). Нравственность есть нечто определенное изначально из социально-кастового (классового, стратового, группового, более точно - статусного) содержания.

В этом смысле заслуживает критики работа Л.Шестова "Юлий Цезарь" Шекспира".6 Сходу замечу, что одновременно написанные работы Шекспира "Гамлет" и "Юлий Цезарь" не заслуживают того противопоставления, которое делает Л.Шестов: "В "Гамлете" нет даже попытки разрешить жизненную трагедию традиционной моралью."7 Именно в "Гамлете" Шекспир ставит вопрос вопросов, в общем-то, не подхваченный вот уже столько столетий философией как коренной вопрос морали: "Быть или не быть, вот в чем вопрос, достойно ль смирятся под ударами судьбы иль надо оказать сопротивленье?" (Этого вопроса я касаюсь в приложении "Старая этика мужества быть").

Цезарь и Брут занимают разные позиции. Цезарь занимает позицию морали - минимальным количеством жертв (это отмечают все историки) обеспечить достойное существование римской империи. Брут занимает позицию нравственности - отстоять республику, сообразно своим нравам, возвратить привычный порядок свободы и справедливости.

Шестов не уточняет этого момента. Цезарь практически ни в чем эту свободу не ограничил, кроме конечно ограничения власти сената и соответственно олигархии. Брут как последовательный человек не мог не видеть, что Цезарь создает, в конечном счете, более нравственный порядок для всех слоев. И единственным ограничением свободы есть неограниченная власть самого Цезаря, гораздо меньшее зло неограниченной власти олигархического абсолютизма. Но именно против этого восстает высоконравственный Брут. Жаль только средства выбраны неумело - монархию не свергают убийством монарха, если при этом не предлагают иную форму правления, более нравственную, чем прежняя и чем свергаемая.

В историческом же смысле поступок Брута был поступком не моральным и не нравственным, он был поступком безысходным. Подлинное моральное предназначение состояло же в поиске иных принципов управления империей, циркуляции и смены элит. Цезарь был неизмеримо выше Брута по дальновидности, и кто знает, останься Цезарь у власти долго, не нашел ли бы он способа заложить механизмы ограничения своей власти.

Конспективный экскурс в историю моральных парадигм

Парадигма нравственной идеи (мораль, нравственность, добро, добродетель) - характерна в той или иной мере для всей греческой и римской философии. Здесь выясняется сущность любого поступка с точки зрения его соответствия идее всеобщего блага. Это соответствие и является принципом морали и нравственности вообще.

Парадигма этической концепции, появляющаяся в христианстве, которая впервые создает систему моральных ценностей, таким образом, впервые создает собственно этику, и впервые разводит мораль (богу - богово) и нравственность (кесарю - кесарево), вводит принцип равной моральной ответственности всех пред богом.

Парадигма метафизики нравственности, появляющаяся у Канта, где вопрос о начале морали рассматривается исходя из его самого по себе рационального содержания. Мораль и нравственность оказываются слиты перед лицом общего своего метафизического начала. Этим содержанием является категорический императив обобщения поступка до уровня всеобщего закона с ограничением на превращение человека в средство (хотя бы даже этой максимы).

Именно это последнее уточнение в скобках не делает Кант, но делает Хайдеггер в "Письме о гуманизме". Он же укореняет вопрос в само содержание бытия. И здесь шекспировское "быть или не быть", подхваченное экзистенциалистами, оказывается изначальным мотивом.

Ни Шопенгауэр, ни Ницше не выходят за пределы этой парадигмы, ибо первый уточняет лишь момент значимости воли для осуществления нравственного закона, а второй отрицает момент превращения любых нравственных ценностей в повелевающую этику, терпящую крах во всякие переломные периоды, и пролагает путь к основанию самой этики.

Парадигма онтологии, основываемая Хайдеггером как неценностное достоинство самого бытия. Быть - первейший поступок человека, то, что отличает его от животного, ибо только для человека выбор "жить или не жить" есть поступок, зависящий от воли, а не инстинкта, более того "не только жить, но и быть", содержание которого расширяет Хайдеггер до содержания бытия.

Таким образом, первейшим вопросом морали оказывается вопрос "быть или не быть", ответ на который есть априорным, а посему лежащим вне разумности принципа повеления обобщения поступка до уровня максимы всеобщего закона. Вторым вопросом морали есть вопрос "как быть достойно", что может быть просто более широким по основанию вопросом экзистенциалистов. Хайдеггер убирает ценностный характер построения ответа на этот вопрос. Поэтому гуманизм после Хайдеггера как эпохальное содержание морали не имеет больше этического характера, но переадресуется по направлению к самому бытию и его неценностной интерпретации. В этом смысле "бытие" по основанию более содержательно, нежели жизнь, существование, а вопрос морали "как быть достойно" более глубок, чем нравственный вопрос "как жить в обществе достойно", ибо история изобилует примерами, когда ответ оказывается противоречивым: "чтобы быть достойно" нужно "жить вопреки обществу и его ценностям". История ХХ века дает поле для анализа - фашизм и социализм.

Кант рассматривал принцип поступка любого человека независимо от его социального положения и статуса, который накладывает отпечаток на его поступок; и зачастую человек всего лишь то, что есть его статус, его социальное содержание, и ничего более. Он вынужден поступать так, потому что так требует его статус, он вынужден сохранять статус-кво. Поэтому принцип рационального выведения морального закона Канта должен быть уточнен: поступай так, чтобы максима твоей воли имела безусловное и всеобщее содержание, преодолевающее твой статус, не была направлена на сохранение статус-кво, причем обязательность "быть моральным законом" для такого поступка должна быть снята, ибо она сама порождает статус повторяемости для других.

В этом собственно и есть двухмерность морали - морально то, что, с одной стороны, сделано в результате морального выбора (фатализм пророчества, долг и обязанность, сопряженные с любым статусом, - внеморальные ситуации), с другой стороны, морально то, что связано с энергией поступка, с волей.

Хайдеггеровская парадигма этики сопряжена с моралью вне закона, вне ценности, вне статуса, вне выбора, ибо причастность открытости бытия не оставляет выбора в самой экзистенции, не оставляет выбора в существовании, скрытом множеством статусов, условий, законов. Подняться над суетой Экклезиаста - мысль простая, мысль на глиняных ногах.

Статус

Статус правит миром. Быть вне статуса - быть не от мира сего. Быть вне статуса - каждое мгновение начинать жизнь заново. Статус позволяет не напрягаться каждый раз, доказывая заново, что можешь или имеешь право, но воспользоваться имеющимся статусом. Статус - настолько серьезное приобретение человеческой цивилизации, что рядом с ним меркнет даже право и мораль. Эта мысль, будучи уже однажды мной высказанная, принимается тяжело и понимается с трудом.

Статус - инструмент, через который право и мораль становятся теоретичными и работают на уровне теории. Статус - придаваемое ограничение любого социального определения, относясь к которому или будучи извлеченным из которого, индивид имеет некое право, и ему присваиваются некие функции.

Первым содержанием свободы поэтому есть - быть вне любого статуса, иметь право не соотносить себя с любым статусом, иметь право само по себе, вне статуса, даже если этот статус - гражданин или человек. Основной перспективой права есть перспектива деквотизации статуса, то есть обеспечение такого состояния, когда право есть свобода волеизъявления, где источник волеизъявления не отягощен статусом "индивид", "человек" или "гражданин", где любой статус не порождает различий в правах и социальном охвате государства.

Нынешние законы статуса легко узнаваемы и труднопроизносимы.

Статус больше, чем способность функции статуса. Статус возможности сделать нечто (дать деньги, предоставить власть, разрешить быть) больше самой этой реальной возможности. Статус работает прежде всего и более сильно, нежели сама возможность сделать нечто по этому статусу. Это глубинное основание социально-статусной системы. Ибо статус поддерживается социумом, он легитимен, он делает (даже руками других людей, не только этого лица статуса) через социум, он - средоточие воли и власти не лица статуса, а общества, поддерживающего данный статус.

Статус больше, чем содержание лица статуса. Это заметно на любой ступени иерархической лестницы, в информации любого средства массовой информации - не что говорит, думает, делает лицо, но что оно думает, говорит и делает как лицо этого статуса. Не имеет значение, насколько вы умны, талантливы, красивы, имеет значение: какой ваш статус.

Статус тотально экзистенциален, так что не имеющий статуса, не существует. На уровне опрашивания статуса уже отсеиваются люди, не имеющие статуса. Так что если вас спрашивают, какой у вас статус, и вы не находитесь с ответом, то никто не слушает ваши предложения, не рассматривает вашу кандидатуру, не принимает вас во внимание - вы не допущены к рассмотрению.

Первоначальный смысл статуса - сохранить силы лица статуса, удерживая память о достижениях, способностях, талантах, правах (предоставленных и самоприобретенных) и предоставить ему социальные возможности для реализации - этот первоначальный смысл со временем упрочения статуса утрачивается. Затем статус служит иной цели - не допустить к участию остальных, тех, кто вне статуса: оставить их вне конкурса, вне конкуренции, но в том смысле, что не допустить к этому конкурсу, к этой конкуренции.

Со временем содержание уходит из рамок статуса, и если общество не оказывается способно рационально отрегулировать статусную структуру, она воспроизводится теневым образом, на стороне, нелегально, но имеет точно такую же легитимную природу.

Поэтому в среде морали, рассматривая каждого человека, я всегда задаю себе вопрос: кто это говорит - статус его говорит или содержание; кто есть этот человек вне его статуса; как связано его существование со статусом: существует ли он вне статуса.

Мораль и право

Быть в небытии. Простота мысли и простота выбора поступка "быть" именно в простоте жизненного пути - растворение в повседневности, в своем существовании, в экзистенции или бытие в памяти людей, в имени после своей смерти. Существеннейшим есть это отличие экзистенции, содержание которой Хайдеггер полагал как проникновение в открытость бытия, от собственно открытости бытия. Экзистенция - путь бытия, выводящий в его просвет. Эта мысль "быть в небытии" прорывается сквозь действие, слово и любую иную мысль "благодаря малости своего без-результатного осуществления".

Именно поэтому, когда Кант начинает формулировку закона морали с "поступай так...", то это мысль одного порядка с мыслью Ницше "воля к власти" и мыслью Маркса "изменить мир".

Однако, как только бытие оказывается помысленным первейшей основой морали, то мысль бытия случается единственным поступком, не сводящимся ни к мышлению, ни к слову, ни к действию, во-первых. А во-вторых, сам мир не подлежит существенному изменению или изменению как-либо иначе, нежели так, что воля к власти какого-либо класса, носителя всеобщей морали, порождает иное деление классов, с иными классообразующими признаками, так что справедливость, из которой исходили вначале, опять ускользает. Всякое революционное действие оказывается посрамлено самим собой, а не чем-то извне - добровольная жертва многих делу революции на благо дела справедливости революционной морали лишает революцию этой морали, поскольку потомки не признают этой жертвы, не находят эту справедливость, не считают новый порядок более моральным. Мораль же обнаруживает невозможность выдвижения себя в качестве справедливого порядка в будущее, которого нужно достичь в действительном движении революционным действием; она есть лишь само действительное движение в области права настоящего, где всякая революция есть революция правовых отношений, не связываемая с гражданской войной.

Мораль перестает быть поэтому делом личности, или индивидуального выбора, а становится мыслью, именно мыслью бытия наравне, преодолевающей своей всеохватностью ограниченность индивидуального существования в свободе, и добирающаяся своей достигаемостью до причастности равенству всех бытия.

Абстрактность и формальность кантовского закона может быть преодолена именно в этом двуедином содержании морали:

- быть есть быть вне статуса (принцип равенства);

- быть есть быть причастным (принцип свободы).

Быть есть быть причастным бытию вне статуса, поскольку бытие не является статусом, и не может быть отождествлено с любым своим определением или ограничением.8 Это разложение закона на две стороны есть дань рациональным формулировкам, но само содержание не может быть сведено ни к одному из этих требований. Это, скорее всего, некие направления мысли в области вопросов морали. Все остальные понятия, как это делал и Кант, должны быть выведены после этого, по этому и через это.

Статус есть экзистенциальное определение субъекта морали, по которому может возникать человеческая общность: человек, род, раса, государство, партия, религия, слой, класс, профессия, хобби, идея, ценность, богатство, имя. Статус есть богатство связей и отношений, обеспечиваемый положением в обществе.

Бытие вне статуса - есть одновременно уточненная формулировка кантовского закона в его абстрактном - "обобщение поступка до уровня закона" и конкретном "человек не может быть средством, но лишь целью" содержании. Это содержание ("человек есть цель") морального закона Кант выносит за скобки самого закона, и если гуманизм идет от Канта, то он идет из-за скобок.

Бытие вне статуса есть преодоление ограниченности любого статуса, и тем самым этим "вне" отнесение его не к абстрактному обобщению, а всегда к конкретному, в частности, касательно гуманизма - за пределы статуса "человек".

По поводу этого последнего содержания морали как гуманизма Хайдеггер в "Письме о гуманизме" говорит: "характеристика чего-то как "ценности" лишает так оцененное его достоинства". Ход времени неизбежно стирает эти ценности в качестве ценности, и дело переоценки порой не может сводиться к простому уточнению содержания ценности. Экология уже выводит вопрос морали за пределы простого гуманизма не только тем, что преодолевает ценность "человек" или "ближний", но и тем, что превращает саму ценность в средство, само человечество в связку с животным миром, с окружающей средой, с планетой, с Галактикой и со всей Вселенной, показывая тем самым временность и ограниченность любого статуса, любой общности.

Поэтому речь не может идти об уточнении содержания очередного статуса, его общности или степени значимости. Речь может идти лишь о всегда вынесении морали за пределы эпохального статуса, к адресации языка к бытию для этой эпохи, к мысли этой эпохи.

Быть причастным самого бытия есть вторая сторона этого же содержания, это есть содержание самой свободы. Свобода, безусловно, ограничена лишь причастностью бытия, и в качестве этого содержания не связана ни с необходимостью, ни с равенством. Бытие в своей данности выступает не необходимостью, а первейшим и единственным условием свободы, которая поэтому как безусловная мотивация есть мораль и право.

Это дает иное понимание самой свободы, безусловным содержанием которой вовсе не есть смирение и пассивность, но инициатива, возвращающая человека всецело в царство бытия и воли быть. Это и есть действительным содержанием пост-кантовского морального закона: "Поступай так, чтобы твой поступок порождал мотивацию к жизни и труду себя и других, порождал инициативу твою и других, так, словно ты причастен самому бытию, ибо бытие нуждается в участии твоей инициативы, причастной инициативе других". Свобода как проявление воли выбора быть, в противовес небытию, не становится от этого необходимостью бытия, но лишь осуществляется в качестве реального существования самого выбора. Свобода самоубийства, небытия не есть собственно свобода, так как небытие не предоставляет выбора. Выбор инициативы бытия основывается лишь на том, что бытие предоставляет этот выбор.

Это иное содержание свободы, отличное от ее социального понимания как соотношение индивидуального и общественного содержания (свобода - равенство), отличное от рационального содержания сущностного предпочтения (свобода - необходимость), отличное от противопоставления спонтанности и упорядоченности (свобода - произвол). Инициатива адресуется к воле в осуществлении выбранного пути в открытость бытия, до всех и всяческих противопоставлений.

Свобода как необходимость есть мое право. Свобода как достаточность есть право другого. Свобода как необходимость есть индивидуальное право. Свобода как достаточность есть всеобщее право. Но эта всеобщность права не есть ограничительной достаточностью, принудительно общественной по содержанию. Поэтому равенство оказывается второй стороной содержания свободы.

Равенство свободы означает то, что равенство не является принудительным со стороны общества (диктат государства или сообщества ближних), не является пассивным со стороны индивида. Равенство становится инициативой обрести такую же свободу, как свобода иного. Право лишь предоставляет возможность равенства, но осуществление равенства отдано в руки самому индивиду. Равенство есть право иного индивида на равную со мной свободу, где моя свобода оказывается лишь достаточной, чтобы не ограничить свободу другого. Это соотношение необходимости и достаточности не является функцией осознания, как у Гегеля, функцией общественного сознания, принудительно регулируемой государством, как у Маркса, но функцией права.

Однако само право становится правом инициативы, где свобода отдается индивиду, и всегда может быть растоптана другим индивидом, сообществом, статусом, если этот индивид не защитит свою свободу сам, то есть, если он не защитит свое равенство свободы относительно свободы другого. Введение в рассмотрение морали понятия "статус" есть признание существующим для морали не только иного индивида или сообщества индивидов, но и статуса как перехода морали в область права, то есть, признание равенства индивида его праву, а не статусу. Это довольно неожиданно для рациональной правовой науки, привыкшей иметь дело с доминированием статуса, ограничивающим или признающим те или иные действия индивида. Свойство индивида - жить и опережать любой закон, творить инициативу в области, не урегулированной законом. Поэтому право простирается так далеко, как далеко простирается инициатива индивида, в этом смысле право преодолевает закон, в этом смысле индивид равен праву. Мораль же указывает лишь всеобщее содержание этого выхождение за пределы - причастность бытию вне любого статуса.

Революционное действие Маркса уничтожает один статус, чтобы создать другой. "Изменение мира" для Маркса есть изменение господствующего статуса, где каждый оказывается средством всеобщего равенства. Но именно неспособность такого общества свободы, ограниченной равенством, создать и поддержать мотивацию к жизни и к труду приводит общество к индивидуальной деградации его членов. И оно вынужденно возвращаться к обществу равенства свободы, где мотивация создается и поддерживается правом. В обществе свободы, ограниченной равенством, право выполняет роль этого ограничителя. В то время как в обществе равенства свободы право выполняет роль этого восполнения равенства, ибо оно преодолевает9 власть, преодолевает неравенство в отношении к власти, и тем восполняет это равенство, которое все же является дискретным, то есть существующим от случая к случаю, утверждаемым каждый раз через суд и с большим усилием. Но именно это право может быть преодолено моралью, и всякий раз само изменено в своих существеннейших положениях, по направлению к большей справедливости.

Таким образом, изменение мира, полагаемое Марксом как безусловная задача революционизирующей философии, есть не изменение господствующих статусов, не замена одного другим, а действительное правовое движение и изменение соотношения существующих статусов в области права. Аморальным же оказывается не только сохранение статус-кво, как вывод философии Маркса, но аморальным же оказывается и борьба со статус-кво. Право дает область для действительного движения не столько героичную и кровавую, но привыкшим жить в условиях иной истории, чем история кровавых потрясений, нечего будет жалеть.

Причем, мораль изначально оказывается за пределами этических анализов Вебера, хотя эти анализы можно назвать подлинным исследованием статусов в их влиянии на деятельность личности и общества в целом. Ценность в качестве статуса представляет интерес для всякой социологии, но процесс крушения их во всякой попытке синтеза социологии последнего времени свидетельствует о невозможности фиксации их в качестве закона, а посему - безусловной институализации морали в праве как их единственного способа соотношения. Мораль не имеет отношения к каждодневным поступкам, если только речь не идет о переломных периодах в жизни. Жить можно в согласии с законом, поступать по праву, а всякий жизненный выбор осуществлять руководствуясь моралью.

Так мораль повелевает праву. Право же слышит мораль только мыслью, помысленной эпохой. Это осмысливание никогда не достигается обществом всецело, но лишь его элитой. Элита - носитель морали эпохи, причастная делу справедливости, возвращающей обществу его мотивацию, дух инициативы и предпринимательства.

Для элиты это имеет то простое выражение, что любая элита общества вынуждена: 1) либо отстоять старые этические ценности этого общества, безусловно, осуждая противоречащие этим ценностям поступки на уровне права и закона; 2) либо преобразовать эти этические ценности на уровне права и закона, вопрошая содержание морали наново; 3) либо уступить место иной элите.

Если элита не способна, особенно в кризисные периоды, сделать ни первое, ни второе, ни третье, ее свергают в результате гражданской войны, иногда ошибочно называя эту войну "социальной революцией" (Макиавелли - Парето); потому что, какие бы действия не происходили на баррикадах, какие бы элиты, с какими бы взглядами ни приходили к власти, существенным является лишь изменение социальных отношений, фиксируемых и интерпретируемых правом, которое в той или иной мере соответствует этике как содержанию человечности социальных поступков для данной эпохи. Хайдеггер же лишь показывает, что намеренно обобщая содержание этики до глубины собственно бытия, мы оказываемся перед лицом всей истории, и с нами говорят и Платон, и Экклезиаст, и Христос, и Шекспир, и Кант, и Ницше, и Маркс.

Если страна или цивилизация не способна осуществить ни первое, ни второе, ни третье и ни четвертое (в себе родить иную элиту, способную свергнуть морально павшую элиту у власти и выполнить ее задачи), то происходит то, что потом назовут упадком страны или цивилизации, как назвали это в случае падение римской империи. Мораль - жизненный дух индивида, взятый не в совокупном охвате многих индивидов, а во всеобщем касательно общества смысле. Упадок любого общества происходит не от технического или экономического распада, ибо на любом техническом или экономическом уровне можно жить, а от падения этого духа и неспособности его возродить.

Справедливость как содержание права есть соотношение меры свободы с мерой равенства, где право преодолевает закон, а мораль преодолевает право. Индивид равен праву, а не статусу. Для всякого статуса поэтому можем записать этот правовой принцип "деквотизации статуса", который означает:

1) Прозрачность. Прозрачность любого статуса. Игра по правилам, которые оговариваются, и оговаривание правил, по которым играют - действовать по законам, которые оговариваются, и оговаривать законы, по которым действуют;

2) Открытость. Любое общественное образование должно быть открытым для смены своего состава, для циркуляции по принципу замены более успешным и талантливым;

3) Подвижность. Постоянное приведение в соответствие с мотивацией к жизни условий любого статуса;

4) Независимость. Независимость правовых условий одного статуса от условий другого статуса.

Для всякой инициативы мы можем записать правовой принцип "перспективы":

1) Всеобщая и равная доступность вещного богатства;

2) Всеобщая и равная доступность оргресурса;

3) Всеобщая и равная доступность способности (знаний и умений).

Принцип "деквотизации статуса" есть инструмент права, который должен быть использован не только теорией права, но и правом собственно, которое перестает быть национальным правом и становится исключительно международным, общемировым.

Однако эти два принципа "деквотизации статуса" и "перспективы" есть раскрытие содержания положения "индивид равен праву, а не статусу". Они могут быть использованы судебной властью или создателями законов в качестве основополагающих рациональных постметафизических положений. Естественно, лучше было бы их конституционно закрепить. Но кто же в здравом уме и доброй памяти из власть имущих отважиться признать в качестве конституционных эти вечные упреки по поводу сохраняющихся ими статусов?

Таким образом, моральный закон в постметафизическом смысле может быть понят как преодоление любого статуса; такого преодоления, которое в своем содержании тяготеет к бытию как выхождению за все и всяческие ограничения. Это преодоление в своем индивидуальном содержании, то есть как моральный выбор каждого индивида, есть причастность; причастность сама по себе, не зависящая от сопричастности других; вечная причастность бытию. Именно в этом смысле мораль повелевает праву.

Калигула, моральный человек

Когда читаешь описание правления Калигулы у Светония10, поражаешься неукротимой энергии и сокрушительной деятельности этого императора, который за три с половиной года своего правления успел наделать такое впечатляющее количество мерзостей. Просто порочностью, сумасшествием или упоением властью это объяснить трудно. Очевидно, ближе всех к этой проблеме подошел Камю в его пьесе "Калигула".

Его поступки можно назвать безнравственными для его круга, как бывших императоров, так и элиты вообще, куда может быть причислен император лишь отчасти, ибо критерии оценки его деятельности, его поступков всегда отличаются от критериев подобных же поступков иных людей. Император, царь, король, как гегелевская абсолютная идея, заслуживают применения к себе вовсе не этических принципов, не оценки с точки зрения нравственных ценностей ему подобных в прошлом или нравов людей его круга. Они не достигаемы осуждением и не несут моральной ответственности за свои поступки, ибо это поступки вовсе не их, а того общества, которое их терпит, того государства и его системы, которые они олицетворяют. Деятельность императора подчиняется только оценке истории, а у истории своя мораль.

Трудно что-либо возразить на последовательные мотивы Калигулы: 1) править - это воровать; это обычно делается скрыто - я буду делать это открыто; 2) лучше облагать налогом бесчестность, нежели награждать честность; 3) власть дает шанс невозможному стать возможным; 4) игра без правил и т.п.11

Как человек Калигула действует совершенно морально - он обрекает единоличную власть в условиях отсутствующих механизмов ее ограничения на бесперспективность. Сципион, отца которого убил Калигула, отказывается убить Калигулу только по причине того, что находит в себе его черты, находит внутреннюю правоту Калигулы.

Калигула осуществляет то же самое, что и Брут. И именно кантовский принцип доведения поступка до уровня максимы всеобщего закона повелевает поступать каждому именно так, как поступал Калигула, когда он оказывается на его месте, а именно - отрицать перспективу неограниченной власти.

Однако если Брут был ведом в своем поступке статусом "республика" (спасти республику), то Калигула, отрицая статус "империя", перекладывает ответственность за ее упразднение на других. Аморальность для одного есть "быть в статусе", аморальность для другого - "быть непричастным", а вовсе не то, что один творит одно убийство, а другой - множество убийств. Кантовский закон не позволяет сказать что-либо иное для них на счет морали, нежели "нарушение императива" "не убий".

Падение Римской империи

Падение Рима исторически можно рассматривать с любого периода, начиная со времени Юлия Цезаря. Тиберий, Калигула, Нерон - просто вехи этого падения. Можно показывать его и во время Калигулы (фильм Т.Брасса "Калигула"), и во время после Марка Аврелия, к чему собственно и относится фильм Энтони Манна "Падение римской империи", что собственно и исследует Парето12.

Падение Рима может быть сведено лишь к одному - потере мотивации к труду, шире - к потере мотивации к жизни вообще каждого в отдельности и государства в целом. Именно в этом оказывается очень четкая и поддающаяся фиксации граница. Справедливость есть не идеальное требование, а энергетический принцип существования любого государства, именно тот принцип, который является исходным для марксизма, ибо все остальное - попытка при помощи исторического и экономического анализа предложить систему конкретной экономической и политической реализации этого принципа - коммунизм.

Рим не смог обеспечить мотивацию для рабского труда, который стал (говорят, неэффективен), а по сути - более немотивированным. Варварам не смогли разрешить селиться на римских землях и интегрироваться в экономическую систему Рима. Сенат, идя на поводу у императора, и император, чинящий произвол, пытались лишь сохранить статус-кво, не будучи в состоянии оценить необходимость изменения социальной системы римского общества в направлении придания мотивации труду его граждан. Справедливость, если ею пренебрегают в качестве принципа права и законов государства, губит это государство, приводит к его падению.

Уста Кассандры

В имени Кассандры изначально таится миф, который требует от нас в его пределах верить в известность ей будущего и в неспособность донести эту известность до троянцев. Демифологизация позволяет сразу же поставить все на почву реальности и рассмотреть пророчества ее брата Элена13 столь же равно реально гипотетичными, как и пророчества самой Кассандры. Его слова "Ти думаєш, що правда родить мову? Я думаю, що мова родить правду. А чим же нам таку назвати правду, що родиться з брехні?"14 сразу же разволшебствляют пророчество, превращая его из мифологически-фаталистического откровения в моральный поступок. Поэтому в Кассандре нас интересует не миф, а эта ее реальная позиция, где, как в жизни, уверенность в своей правоте принадлежит лишь мыслителю, и в его правоте трудно убедить окружающих.

Эта правота оценивается потомками как прозрение судьбы, которая по Шпенглеру всегда есть слово, охватывающее единым взглядом всю судьбу. Пророчество, особенно трагическое пророчество, всегда есть повесть о несостоятельности или о настоятельности чего-либо. Причастность стране или нации повелевает разделить с ней судьбу и слыть высоконравственным пророком, как Достоевский или Плеханов.

Но Кассандру не слышат, как не видят само будущее. В конце концов, Кассандра отрекается даже от самой себя, обнаруживая, в конечном счете, непричастность и безысходность; она гибнет вместе с несостоявшимся, вместе с Троей. Но это накладывает на поступок Кассандры моральную оценку. Не правда порождает речь, а речь порождает правду. Правда не то, что ты пророчишь, а то, что ты творишь, чтобы трагическое пророчество не сбылось. Сказать пророчество - попытка пророка уйти от личной моральной ответственности, переложив ее на всех услышавших. Кассандра не берет меч, не пытается защитить Трою, но лишь пророчествует, видя, и не раз, безрезультатность своих пророчеств.

Мораль проста: знаешь правду - сомкни уста. Не слова, а дела пусть говорят правду. Уста Кассандры - лживые уста, не то - уста Христа. Правда Христа - не в пророчестве о его смерти, не в пророчестве о вознесении храма новой веры, а в том, что каждое его слово было вознесением этого храма новой веры. Пророчество накладывает статус неизбежности, которую даже пророк не в силах преодолеть. Но зачем же тогда он остается жить, как не затем, чтобы предотвратить неизбежное? Пророчество аморально не только потому, что создает статус этой неизбежности, но потому, что порою само является его мотивом, подобно сомнению Кассандры: слова ли зависят от будущих событий или будущие события от слов. Зачем же Кассандра не молчала, если были эти сомнения?

Аморально говорить о несостоятельности, разрушая иллюзии, которые для многих являются смыслом, стержнем жизни и основой существования. Не говорить о несостоятельном, а утверждать состоятельное. Причастность состоятельному есть та моральная позиция, которая опережает любое пророчество.

Патриотизм нации, языка, государства или территории одинаково ограничен в моральном смысле. Мораль, как и право, не имеют отечества. Если некоторое сообщество обречено на гибель, то удерживать его над пропастью аморально. "Падающего толкни" Ницше есть причастность сущему гораздо более последовательная, ибо эта позиция - вне статуса, несостоятельного и отживающего. Парадокс в понимании этой позиции происходит из неразличения сущего ближнего и сущего статуса. Гибель римской империи не значит гибель римского народа, это значит гибель отжившего и деморализованного способа существования римского народа.

В здоровом обществе Кассандры не рождаются. Его лучшие представители, элита, способны замечать и убирать аморальные преграды его развития. Если Кассандра появляется, и ее не слышат, то виноваты обе стороны. Здесь речь может идти об индивидуальной позиции - причастность не статусу, а духу бытия. Сумел же Понтий Пилат подняться над статусом своего прокураторства и умыть руки, что вслед за Булгаковым можно оценить как моральный поступок.

Поэтому если дух бытия покинул этот статус, статус должен умереть. И я не вижу ничего морального в том, чтобы быть погребенным под обломками дома как его житель. Выбежать из рушащегося дома как житель бытия - вот мораль.

Фонарь Диогена

Мораль - суд всех времен, суд не этого времени, не только этой эпохи; она - общий суд времени. Мораль - суд прошлого, настоящего и будущего. Она тот самый свет времени, выводящий в просвет бытия причастностью самому бытию.

Мораль - место встречи людей вне их статуса. Зажигая фонарь Диогена, я пытаюсь в каждом увидеть человека, даже если бы пришлось всматриваться очень долго и светить очень ярко в непроглядную темень.

Мораль вопрошает: "Кто ты, кроме того, что есть твой статус? Не покинул ли тебя дух инициативы, причастен ли ты бытию? Насколько ярко должен гореть фонарь Диогена, чтобы рассмотреть в тебе человека всех времен?"

От света этого фонаря не спрятаться ни в общность с коллективной безответственностью, ни в личное презрение неуслышанного пророка. В "партию ли сгрудились малые" или они сами по себе "меньше единицы" - им не уйти от пылающего огня, от проникающего света чудака с фонарем, каким он слывет в истории.

Мораль часто выбрасывали на свалку, ею нередко пренебрегали, ее унижали: то заповедями от бога, то содержанием практического разума, то классовой позицией. Однако каждый раз, когда какой-нибудь чудак зажигает свой фонарь и со словами "Ищу человека" начинает свое неспешное шествие, разве не вздрагивает мир от его шагов, разве не приветствует его свет с равной степенью благоговения и страха. Это значит - мораль всегда живет, и кто хоронит ее, хоронит себя.


1 Моммзен Т. История Рима. - СПб.; Лениздат, 1993. - 269 с., ст.12-13
Вернуться

2 "Основа".1861. N3
Вернуться

3 Моммзен Т. История Рима. - СПб.; Лениздат, 1993. - 269 с., ст.143-144
Вернуться

4 Моммзен Т. История Рима. - СПб.; Лениздат, 1993. - 269 с., ст.253
Вернуться

5 Моммзен Т. История Рима. - СПб.; Лениздат, 1993. - 269 с., ст.258
Вернуться

6 Шестов Л. Апофеоз беспочвенности: Опыт адогматического мышления. - Л.: Изд. Ленинградского университета, 1991. - 216 с., ст. 181-190
Вернуться

7 Шестов Л. Апофеоз беспочвенности: Опыт адогматического мышления. - Л.: Изд. Ленинградского университета, 1991. - 216 с., ст.186
Вернуться

8 См. мою работу "Воображаемая теория виртуальной реальности"
Вернуться

9 Правильнее было бы сказать - позволяет преодолевать, ибо преодолевает власть каждый раз лишь индивидуальная инициатива, гарантируемая этим правом. (Д.С.)
Вернуться

10 Светоний Гай Транквилл. Жизнь двенадцати цезарей. - М.: Изд. "Наука", 1966.
Вернуться

11 Камю А. "Калигула"
Вернуться

12 Лупацій В.С. Теорія еліт Вільфредо Парето. Філософська і соціологічна думка, N11, 1992
Вернуться

13 О.Герасимова. "Кассандра" Лесі Українки (Суб'єктивний фаталізм в історико-культурній ситуації початку ХХ сторіччя). Філософська і соціологічна думка, N6, 1993
Вернуться

14 Леся Українка. Кассандра.
Вернуться

Сергей Дацюк

Проект "Культурные провокации"